Неточные совпадения
Осип. «Еще, говорит, и
к городничему
пойду; третью неделю
барин денег не плотит. Вы-де с
барином, говорит, мошенники, и
барин твой — плут. Мы-де, говорит, этаких шерамыжников и подлецов видали».
Трубят рога охотничьи,
Помещик возвращается
С охоты. Я
к нему:
«Не выдай! Будь заступником!»
— В чем дело? — Кликнул старосту
И мигом порешил:
— Подпаска малолетнего
По младости, по глупости
Простить… а бабу дерзкую
Примерно наказать! —
«Ай,
барин!» Я подпрыгнула:
«Освободил Федотушку!
Иди домой, Федот...
Что ни случится —
к баринуБурмистра! что ни вздумает,
За мной
пошлет!
Бежит лакей с салфеткою,
Хромает: «Кушать подано!»
Со всей своею свитою,
С детьми и приживалками,
С кормилкою и нянькою,
И с белыми собачками,
Пошел помещик завтракать,
Работы осмотрев.
С реки из лодки грянула
Навстречу
барам музыка,
Накрытый стол белеется
На самом берегу…
Дивятся наши странники.
Пристали
к Власу: «Дедушка!
Что за порядки чудные?
Что за чудной старик...
Ей хотелось спросить, где его
барин. Ей хотелось вернуться назад и
послать ему письмо, чтобы он приехал
к ней, или самой ехать
к нему. Но ни того, ни другого, ни третьего нельзя было сделать: уже впереди слышались объявляющие о ее приезде звонки, и лакей княгини Тверской уже стал в полуоборот у отворенной двери, ожидая ее прохода во внутренние комнаты.
Я
пошел прямо
к Вернеру, застал его дома и рассказал ему все — отношения мои
к Вере и княжне и разговор, подслушанный мною, из которого я узнал намерение этих
господ подурачить меня, заставив стреляться холостыми зарядами. Но теперь дело выходило из границ шутки: они, вероятно, не ожидали такой развязки.
Разговор сначала не клеился, но после дело
пошло, и он начал даже получать форс, но… здесь,
к величайшему прискорбию, надобно заметить, что люди степенные и занимающие важные должности как-то немного тяжеловаты в разговорах с дамами; на это мастера
господа поручики и никак не далее капитанских чинов.
Когда приходил
к нему мужик и, почесавши рукою затылок, говорил: «
Барин, позволь отлучиться на работу, пóдать заработать», — «Ступай», — говорил он, куря трубку, и ему даже в голову не приходило, что мужик
шел пьянствовать.
Я кое-как стал изъяснять ему должность секунданта, но Иван Игнатьич никак не мог меня понять. «Воля ваша, — сказал он. — Коли уж мне и вмешаться в это дело, так разве
пойти к Ивану Кузмичу да донести ему по долгу службы, что в фортеции умышляется злодействие, противное казенному интересу: не благоугодно ли будет
господину коменданту принять надлежащие меры…»
Аркадий
пошел по коридору
к себе в комнату; дворецкий нагнал его и доложил, что у него сидит
господин Базаров.
— Пожалуйте
к столу,
господа! Закусите чем бог
послал…
Опять тот же прыжок и ворчанье сильнее. Захар вошел, а Обломов опять погрузился в задумчивость. Захар стоял минуты две, неблагосклонно, немного стороной посматривая на
барина, и, наконец,
пошел к дверям.
Анисью, которую он однажды застал там, он обдал таким презрением, погрозил так серьезно локтем в грудь, что она боялась заглядывать
к нему. Когда дело было перенесено в высшую инстанцию, на благоусмотрение Ильи Ильича,
барин пошел было осмотреть и распорядиться как следует, построже, но, всунув в дверь
к Захару одну голову и поглядев с минуту на все, что там было, он только плюнул и не сказал ни слова.
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость, не замечает, где сидит, или
идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит
к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то
господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
— А! — радостно восклицает
барин, отодвигая счеты. — Ну, ступай; ужо вечером как-нибудь улучим минуту да сосчитаемся. А теперь пошли-ка Антипку с Мишкой на болото да в лес десятков пять дичи
к обеду наколотить: видишь, дорогие гости приехали!
Кажется, я миновал дурную дорогу и не «хлебных» лошадей. «Тут уж
пойдут натуральные кони и дорога торная, особенно от Киренска
к Иркутску», — говорят мне. Натуральные — значит привыкшие, приученные, а не сборные. «Где староста?» — спросишь, приехав на станцию… «Коней ладит,
барин. Эй, ребята! заревите или гаркните (то есть позовите) старосту», — говорят потом.
Когда девушка стала подходить
к барину, она сначала умерила ход и перешла с бега на шаг, поровнявшись же с ним, остановилась и, размахнувшись назад головой, поклонилась ему, и только когда он прошел,
пошла с петухом дальше.
— А, черрт… Брось ты свою мельницу, — лепетал пьяный инженер, хватая Привалова за рукав. — Ей-богу, брось… Ну ее
к нелегкому!.. А мы тебя лучше женим…
Господа, давайте женим Сергея Александрыча; тогда все
пойдет как по маслу.
— Не могу знать!.. А где я тебе возьму денег? Как ты об этом думаешь… а? Ведь ты думаешь же о чем-нибудь, когда
идешь ко мне? Ведь думаешь… а? «Дескать, вот я приду
к барину и буду просить денег, а
барин запустит руку в конторку и вытащит оттуда денег, сколько мне нужно…» Ведь так думаешь… а? Да у барина-то, умная твоя голова, деньги-то разве растут в конторке?..
Прочти им об Аврааме и Сарре, об Исааке и Ревекке, о том, как Иаков
пошел к Лавану и боролся во сне с
Господом и сказал: «Страшно место сие», — и поразишь благочестивый ум простолюдина.
— Так вы бы так и спросили с самого начала, — громко рассмеялся Митя, — и если хотите, то дело надо начать не со вчерашнего, а с третьеводнишнего дня, с самого утра, тогда и поймете, куда, как и почему я
пошел и поехал.
Пошел я,
господа, третьего дня утром
к здешнему купчине Самсонову занимать у него три тысячи денег под вернейшее обеспечение, — это вдруг приспичило,
господа, вдруг приспичило…
Да,
господа, и у меня была эта мысль в этот проклятый месяц, так что почти уже решался
идти к Кате, до того был подл!
Голову Григория обмыли водой с уксусом, и от воды он совсем уже опамятовался и тотчас спросил: «Убит аль нет
барин?» Обе женщины и Фома
пошли тогда
к барину и, войдя в сад, увидали на этот раз, что не только окно, но и дверь из дома в сад стояла настежь отпертою, тогда как
барин накрепко запирался сам с вечера каждую ночь вот уже всю неделю и даже Григорию ни под каким видом не позволял стучать
к себе.
—
Господа, я ведь не сержусь… я… — забормотал было Митя, несколько сконфуженный внушением, — вот-с видите,
господа, этот самый Самсонов,
к которому я тогда
пошел…
«Помните того парня,
господа, что убил купца Олсуфьева, ограбил на полторы тысячи и тотчас же
пошел, завился, а потом, не припрятав даже хорошенько денег, тоже почти в руках неся, отправился
к девицам».
— Не
к господину Яффу я
пошла, Пантелей Еремеич, — ответила Маша ровно и тихо, — а только с вами я уже больше жить не могу.
— А
Господь его ведает, батюшка. Проявился у нас жид какой-то; и отколе его принесло — кто его знает? Вася,
иди, сударик,
к маме; кш, кш, поскудный!
— Подрядчика, батюшка. Стали мы ясень рубить, а он стоит да смотрит… Стоял, стоял, да и
пойди за водой
к колодцу: слышь, пить захотелось. Как вдруг ясень затрещит да прямо на него. Мы ему кричим: беги, беги, беги… Ему бы в сторону броситься, а он возьми да прямо и побеги… заробел, знать. Ясень-то его верхними сучьями и накрыл. И отчего так скоро повалился, —
Господь его знает… Разве сердцевина гнила была.
В течение рассказа Чертопханов сидел лицом
к окну и курил трубку из длинного чубука; а Перфишка стоял на пороге двери, заложив руки за спину и, почтительно взирая на затылок своего
господина, слушал повесть о том, как после многих тщетных попыток и разъездов Пантелей Еремеич наконец попал в Ромны на ярмарку, уже один, без жида Лейбы, который, по слабости характера, не вытерпел и бежал от него; как на пятый день, уже собираясь уехать, он в последний раз
пошел по рядам телег и вдруг увидал, между тремя другими лошадьми, привязанного
к хребтуку, — увидал Малек-Аделя!
Как только она позвала Верочку
к папеньке и маменьке, тотчас же побежала сказать жене хозяйкина повара, что «ваш
барин сосватал нашу барышню»; призвали младшую горничную хозяйки, стали упрекать, что она не по — приятельски себя ведет, ничего им до сих пор не сказала; младшая горничная не могла взять в толк, за какую скрытность порицают ее — она никогда ничего не скрывала; ей сказали — «я сама ничего не слышала», — перед нею извинились, что напрасно ее поклепали в скрытности, она побежала сообщить новость старшей горничной, старшая горничная сказала: «значит, это он сделал потихоньку от матери, коли я ничего не слыхала, уж я все то должна знать, что Анна Петровна знает», и
пошла сообщить барыне.
С крестьянами и дворовыми обходился он строго и своенравно; несмотря на то, они были ему преданы: они тщеславились богатством и
славою своего
господина и в свою очередь позволяли себе многое в отношении
к их соседам, надеясь на его сильное покровительство.
— Мордини, я
к вам и
к Саффи с просьбой: возьмите энзам [пролетку [то есть извозчика] (от англ. hansom).] и поезжайте сейчас на Ватерлооскую станцию, вы застанете train, а то вот этот
господин заботится, что нам негде сесть и нет времени
послать за другой каретой.
К счастью, бабушкин выбор был хорош, и староста, действительно, оказался честным человеком. Так что при молодом
барине хозяйство
пошло тем же порядком, как и при старухе бабушке. Доходов получалось с имения немного, но для одинокого человека, который особенных требований не предъявлял, вполне достаточно. Валентин Осипыч нашел даже возможным отделять частичку из этих доходов, чтобы зимой погостить месяц или два в Москве и отдохнуть от назойливой сутолоки родного захолустья.
— А приходила да опять ушла — тем еще лучше; значит, время тебе не пришло… Небось,
к весне выправишься.
Пойдут светлые дни, солнышко играть будет — и в тебе душа заиграет. Нехорошо тебе здесь в каморке: темно, сыро; хоть бы
господа когда заглянули…
В таком же беспорядочном виде велось хозяйство и на конном и скотном дворах. Несмотря на изобилие сенокосов, сена почти никогда недоставало, и
к весне скотина выгонялась в поле чуть живая. Молочного хозяйства и в заводе не было. Каждое утро
посылали на скотную за молоком для
господ и были вполне довольны, если круглый год хватало достаточно масла на стол. Это было счастливое время, о котором впоследствии долго вздыхала дворня.
Однажды она явилась
к «старому
барину» и доложила, что Сатир просит навестить его. Отец, однако, сам собой
идти не решился, а сообщил о желании больного матушке, которая сейчас же собралась и спустилась вниз.
Улиту, в одной рубашке, снесли обратно в чулан и заперли на ключ, который
барин взял
к себе. Вечером он не утерпел и
пошел в холодную, чтобы произвести новый допрос Улите, но нашел ее уже мертвою. В ту же ночь призвали попа, обвертели замученную женщину в рогожу и свезли на погост.
Был в шестидесятых годах в Москве полицмейстер Лужин, страстный охотник, державший под Москвой свою псарню. Его доезжачему всучили на Старой площади сапоги с бумажными подошвами, и тот пожаловался на это своему
барину, рассказав, как и откуда получается купцами товар. Лужин
послал его узнать подробности этой торговли. Вскоре охотник пришел и доложил, что сегодня рано на Старую площадь
к самому крупному оптовику-торговцу привезли несколько возов обуви из Кимр.
«Вот гостя
господь послал: знакомому черту подарить, так назад отдаст, — подумал хозяин, ошеломленный таким неожиданным ответом. — Вот тебе и сват. Ни с которого краю
к нему не подойдешь. То ли бы дело выпили, разговорились, — оно все само бы и наладилось, а теперь разводи бобы всухую. Ну, и сват, как кривое полено: не уложишь ни в какую поленницу».
Пароход мог отправиться только в конце апреля. Кстати, Харитина назвала его «Первинкой» и любовалась этим именем, как ребенок, придумавший своей новой игрушке название. Отвал был назначен ранним утром, когда на пристанях собственно публики не было. Так хотел Галактион. Когда пароход уже отвалил и сделал поворот, чтобы
идти вверх по реке,
к пристани прискакал какой-то
господин и отчаянно замахал руками. Это был Ечкин.
Когда на рассвете Медведев
пошел к устью речки, то все-таки на
баре вельбот захлебнул воды.
Отец жениха, по введенному у многих помещиков обычаю,
пошел с сыном на господский двор и понес повенечные два пуда меду
к своему
господину.
И ну-ну-ну, ну-ну-ну: по всем по трем, вплоть до Питера,
к Корзинкину прямо на двор. — Добро пожаловать. Куды какой его высокопревосходительство затейник, из-за тысячи верст
шлет за какою дрянью. Только
барин доброй. Рад ему служить. Вот устерсы теперь лишь с биржи. Скажи, не меньше ста пятидесяти бочка, уступить нельзя, самим пришли дороги. Да мы с его милостию сочтемся. — Бочку взвалили в кибитку; поворотя оглобли, курьер уже опять скачет; успел лишь зайти в кабак и выпить два крючка сивухи.
Все эти;
господа принадлежат
к той категории, которую определяет Неуеденов в «Праздничном сне»: «Другой сунется в службу, в какую бы то ни на есть» послужит без году неделю, повиляет хвостом, видит — не тяга, умишка-то не хватает, учился-то плохо, двух перечесть не умеет, лень-то прежде его родилась, а побарствовать-то хочется: вот он и
пойдет бродить по улицам до по гуляньям, — не объявится ли какая дура с деньгами»…
—
Господа, я никого из вас не ожидал, — начал князь, — сам я до сего дня был болен, а дело ваше (обратился он
к Антипу Бурдовскому) я еще месяц назад поручил Гавриле Ардалионовичу Иволгину, о чем тогда же вас и уведомил. Впрочем, я не удаляюсь от личного объяснения, только согласитесь, такой час… я предлагаю
пойти со мной в другую комнату, если ненадолго… Здесь теперь мои друзья, и поверьте…
Но другие, и преимущественно кулачный
господин, хотя и не вслух, но в сердце своем, относились
к Настасье Филипповне с глубочайшим презрением, и даже с ненавистью, и
шли к ней как на осаду.
Вот что, князь, и я теперь сообщу: давеча генерал, когда мы с ним
шли к этому Вилкину, после того, как уже он мне рассказал о пожаре, и, кипя, разумеется, гневом, вдруг начал мне намекать то же самое про
господина Фердыщенка, но так нескладно и неладно, что я поневоле сделал ему некоторые вопросы, и вследствие того убедился вполне, что всё это известие единственно одно вдохновение его превосходительства…
— Милости просим, — приглашал Тарас. — Здесь нам много способнее будет разговоры-то разговаривать, а в кабаке еще, того гляди, подслушают да вызнают… Тоже народ ноне
пошел, шильники. Эй, Окся, айда
к Ермошке. Оборудуй четверть водки… Да у меня смотри: одна нога здесь, а другая там.
Господа, вы на нее не смотрите: дура набитая. При ней все можно говорить, потому, как стена, ничего не поймет.
—
К воскресным школам! Нет, нам надо дело делать, а они частенько там… Нет, мы сами по себе. Вы только
идите со мною
к Беку, чтоб не заподозрил, что это я один варганю. А со временем я вам дам за то кафедру судебной медицины в моей академии. Только нет, — продолжал он, махнув весело рукою, — вы неисправимы. Бегучий
господин. Долго не посидите на одном месте. Провинция да идеализм загубили вас.
— Он-с, — так же тревожно отвечал конторщик. Все встали с своих мест и торопливо
пошли к мосту. Между тем форейтор Костик, проскакав половину моста, заметил
господ и, подняв фуражку, кричал...